Неточные совпадения
— Улинька! Павел Иванович сейчас сказал преинтересную новость. Сосед наш Тентетников совсем не такой глупый человек, как мы полагали. Он
занимается довольно важным делом:
историей генералов двенадцатого года.
Но забираться нам во всемирную
историю будет уж лишнее:
занимаешься рассказом, так
занимайся рассказом.
Это были люди умные, образованные, честные, состарившиеся и выслужившиеся «арзамасские гуси»; они умели писать по-русски, были патриоты и так усердно
занимались отечественной
историей, что не имели досуга
заняться серьезно современностью Все они чтили незабвенную память Н. М. Карамзина, любили Жуковского, знали на память Крылова и ездили в Москве беседовать к И. И. Дмитриеву, в его дом на Садовой, куда и я езживал к нему студентом, вооруженный романтическими предрассудками, личным знакомством с Н. Полевым и затаенным чувством неудовольствия, что Дмитриев, будучи поэтом, — был министром юстиции.
— Вот тебе книжка, — сказала она мне однажды, кладя на стол «Сто двадцать четыре
истории из Ветхого завета», — завтра рябовский поп приедет, я с ним переговорю. Он с тобой
займется, а ты все-таки и сам просматривай книжки, по которым старшие учились. Может быть, и пригодятся.
Этою очень короткою
историей восьми сахалинских Робинзонов исчерпываются все данные, относящиеся к вольной колонизации Северного Сахалина. Если необыкновенная судьба пяти хвостовских матросов и Кемца с двумя беглыми похожа на попытку к вольной колонизации, то эту попытку следует признать ничтожною и во всяком случае неудавшеюся. Поучительна она для нас разве в том отношении, что все восемь человек, жившие на Сахалине долго, до конца дней своих,
занимались не хлебопашеством, а рыбным и звериным промыслом.
Я, когда вышел из университета, то много
занимался русской
историей, и меня всегда и больше всего поражала эпоха междуцарствия: страшная пора — Москва без царя, неприятель и неприятель всякий, — поляки, украинцы и даже черкесы, — в самом центре государства; Москва приказывает, грозит, молит к Казани, к Вологде, к Новгороду, — отовсюду молчание, и потом вдруг, как бы мгновенно, пробудилось сознание опасности; все разом встало, сплотилось, в год какой-нибудь вышвырнули неприятеля; и покуда, заметьте, шла вся эта неурядица, самым правильным образом происходил суд, собирались подати, формировались новые рати, и вряд ли это не народная наша черта: мы не любим приказаний; нам не по сердцу чересчур бдительная опека правительства; отпусти нас посвободнее, может быть, мы и сами пойдем по тому же пути, который нам указывают; но если же заставят нас идти, то непременно возопием; оттуда же, мне кажется, происходит и ненависть ко всякого рода воеводам.
— Да, но ведь это длинная
история! Покуда вы воспитанием
занимаетесь, а между тем время не терпит!
— И не
заниматься делом, — примолвил дядя. — Полно! приходи сегодня к нам: за обедом посмеемся над твоей
историей, а потом прокатаемся на завод.
Отец Василий сразу же перестал пить и начал
заниматься сочинением
истории масонства в России.
— Позвольте вам доложить, — возразил Прудентов, — зачем нам
история? Где, в каких
историях мы полезных для себя указаний искать будем? Ежели теперича взять римскую или греческую
историю, так у нас ключ от тогдашней благопристойности потерян, и подлинно ли была там благопристойность — ничего мы этого не знаем. Судя же по тому, что в учебниках об тогдашних временах повествуется, так все эти греки да римляне больше безначалием, нежели благопристойностью
занимались.
— Отлично — что и говорить! Да, брат, изумительный был человек этот маститый историк: и науку и свистопляску — все понимал! А
историю русскую как знал — даже поверить трудно! Начнет, бывало, рассказывать, как Мстиславы с Ростиславами дрались, — ну, точно сам очевидцем был! И что в нем особенно дорого было: ни на чью сторону не норовил! Мне, говорит, все одно: Мстислав ли Ростислава, или Ростислав Мстислава побил, потому что для меня что
историей заниматься, что бирюльки таскать — все единственно!
Но собственной работой
занималась, может быть, только треть арестантов; остальные же били баклуши, слонялись без нужды по всем казармам острога, ругались, заводили меж собой интриги,
истории, напивались, если навертывались хоть какие-нибудь деньги; по ночам проигрывали в карты последнюю рубашку, и все это от тоски, от праздности, от нечего делать.
Наконец он встал, зажег свечку, накинул халат, достал с полки второй том
Истории Гогенштауфенов, Раумера — и, вздохнув раза два, прилежно
занялся чтением.
Ничто в мире не заманчиво так для пламенной натуры, как участие в текущих делах, в этой воочию совершающейся
истории; кто допустил в свою грудь мечты о такой деятельности, тот испортил себя для всех других областей; тот, чем бы ни
занимался, во всем будет гостем: его безусловная область не там — он внесет гражданский спор в искусство, он мысль свою нарисует, если будет живописец, пропоет, если будет музыкант.
Кроме химии, он
занимался еще у себя дома социологией и русскою
историей и свои небольшие заметки иногда печатал в газетах и журналах, подписываясь буквой Я.
Григорий Иваныч опять был недоволен; он не одобрил моего намерения и потребовал, чтобы я каждый день ходил на охоту или от утра до обеда, или от обеда до вечера; но чтобы каждый день три-четыре часа я
занимался с участием и прилежанием, особенно
историей и географией, в которых я был несколько слабее других отличных учеников.
История занимается людьми, даже и великими, только потому, что они имели важное значение для народа или для человечества.
(47) См. Старчевского «Литература русской
истории до Карамзина», стр. 218. В биографии Чеботарева, в «Словаре проф. Моск. унив.», г. Соловьев говорит неопределенно: в это время Чеботарев
занимался выписками из летописей. По ходу его изложения это может относиться к 1782–1790 годам. Промежуток довольно значительный.
Мы
занялись им только, желая указать на исторические воззрения автора их, в надежде, что кто-нибудь из занимающихся отечественной
историей возьмется за это дело и сделает его полнее и совершеннее.
Вот хоть бы, например, историк наш, Евсюков, Степан Степаныч: он российской
историей с самых древнейших времен
занимается и в Петербурге известен, ученейший человек!
Она указывала Русским Авторам новые предметы, вредные пороки общества, которые должны осмеивать Талии; черты характера народного, которые требуют кисти таланта; писала для юных Отраслей Августейшего Дому Своего нравоучительные повести; но всего более, чувствуя важность отечественной
Истории (и предчувствуя, что сия
История должна некогда украситься и возвеличиться Ею!),
занималась Российскими летописями, изъясняла их, соединяя предложение действий с философскими мыслями, и драгоценные труды Свои для Публики издавала.
История о том, как и отчего все это произошло, не лишена занимательности, и мы когда-нибудь при удобном случае
займемся подробным ее изложением, а теперь расскажем только вкратце ее содержание.
Вообще русские мало обращали внимания на развитие материальных удобств жизни, а заботились более о нравственном совершенстве,
занимаясь учением веры, священной
историей и житиями людей, которые могли служить образцами благочестия.
Одна из дам. Я не думаю, чтоб он был такое важное лицо, чтобы можно было
заниматься его
историей; и до кого она касается? Он очень счастлив: это доказывает его веселый характер, а
история счастливых людей не бывает никогда занимательна…
Немедленно
занялся я разбором драгоценных сих записок и вскоре нашел, что они представляли полную
историю моей отчины в течение почти целого столетия в самом строгом хронолог<ическом> порядке.
— Имею честь кланяться madame Басе… Мы тут
занимались и невольно слышим, что вы рассказываете. Я тоже немного знаю об этой интересной
истории. И знаете, что мне сказали об ней умные евреи?..
В Курск я приехал в семь часов утра в мае месяце, прямо к Челновскому. Он в это время
занимался приготовлением молодых людей в университет, давал уроки русского языка и
истории в двух женских пансионах и жил не худо: имел порядочную квартиру в три комнаты с передней, изрядную библиотеку, мягкую мебель, несколько горшков экзотических растений и бульдога Бокса, с оскаленными зубами, весьма неприличной турнюрой и походкой, которая слегка смахивала на канкан.
Между слушателями Фукса был один студент, Василий Тимьянский [Тимьянский Василий Ильич (род. в 1791 г.) — впоследствии профессор естественной
истории и ботаники Казанского университета.], который и прежде охотнее всех нас
занимался языками, не только французским и немецким, но и латинским, за что и был он всегда любимцем бывшего у нас в высших классах в гимназии преподавателя этих языков, учителя Эриха.
Они не менее
истории принесли мне подтверждений, и тем приятнейших, что все описываемые в них безумия делались не за тысячу лет, а совершаются теперь, сейчас, в ту минуту, как я пишу, и будут совершаться в ту минуту, как вы, любезный читатель,
займетесь чтением моего отрывка.
Изучением
истории тогда хотя мало
занимались, но, однако, в нее верили, и особенно охотно сами стремились участвовать в ее сочинении.
Положим, вы специалист по какой-нибудь части (я ничего не знаю, я только предполагаю); вы избрали предметом
историю давно перемешавшихся и исчезнувших племен; вы
занимаетесь агрономиею, астрономиею, пчеловодством и проч., и проч.
Историей опровержения этой ошибки Рикора мы теперь и
займемся.
Поэтому наукой о религии возможно
заниматься, при известной методологической тренировке или школе, не имея внутренне никакой религиозной одаренности, относясь к фактам религиозной
истории как коллекционер, собирающий, примерно, бразильских бабочек или редких жуков.
Володя вышел от капитана взволнованный и умиленный. Он в тот же день принялся за
историю Шлоссера и дал себе слово основательно
заняться английским языком и прочитать всю капитанскую библиотеку.
На мою долю выпало
заниматься с Ренн. Но после первых же опытов я признала себя бессильной просветить ее глубоко заплесневший ум. Я прочла и пояснила ей некоторые
истории и, велев их выучить поскорее, сама углубилась в книгу. Мы сидели на скамейке под кустом уже распустившейся бузины. Вокруг нас весело чирикали пташки. Воздух потянул ветерком, теплым и освежающим. Я оглянулась на Ренн. Губы ее что-то шептали. Глаза без признака мысли были устремлены в пространство.
Мы были уже до отъезда из Мадрида достаточно знакомы с богатствами тамошнего Музея, одного из самых богатых — даже и после Лувра, и нашего Эрмитажа. О нем и после Боткина у нас писали немало в последние годы, но испанским искусством, особенно архитектурой, все еще до сих пор недостаточно
занимаются у нас и писатели и художники, и специалисты по
истории искусства.
Водилось несколько поляков из студентов, имевших в России разные
истории (с одним из них я
занимался по-польски), несколько русских, тоже с какими-то «
историями», но какими именно — мы в это не входили; в том числе даже и какие-то купчики и обыватели, совершенно уже неподходящие к студенческому царству.
Сам по себе он был совсем не"бунтарь"; даже и не ходок в народе с целью какой бы то ни было пропаганды. Он ходил собирать песни для П.Киреевского, а после своей
истории больше уже этим не
занимался, проживал где придется и кое-что пописывал.
В философском смысле я приехал с выводами тогдашнего немецкого свободомыслия. Лиловый томик Бюхнера"Kraft und Stoff"и"Kreislauf des Lebens"(Круговорот жизни) были давно мною прочитаны; а в Петербурге это направление только что еще входило в моду. Да и философией я,
занимаясь химией и медициной, интересовался постоянно, ходил на лекции психологии, логики,
истории философских систем.
Во второй половине шестого года узник усердно
занялся изучением языков, философией и
историей.
По математике она шла хорошо; но ведь то гимназия, а не факультетская программа. И по словесности нынче"мода"
заниматься по разным специальностям…
История, всемирная литература или там"фольклор" — тоже модный предмет.
Слушала она и педагогические курсы, и акушерские, принималась
заниматься и
историей, и математикой, и естественными науками, но с ужасом чувствовала иногда, что к серьезному труду она неспособна, что единственный, благополучный для нее исход — это появление маркиза или кавалера де-Мезон-Руж, но таковых, ставших за это время более практичными, не являлось.
Она постоянно находилась при князе, — высоком, бодром старике, ходившем на костыле, — он был сильно контужен в правую ногу во время Севастопольской кампании; он сам учил ее читать и писать, сперва по-русски, а потом по-французски, арифметике,
истории, географии, законом же Божьим
занимался с ней сельский священник, добродушный, маленький, седенький старичок — отец Петр.
Потом он, в воображении, сидел дома и
занимался то
историей, математикой и иногда, по воскресеньям, литературой.